Неточные совпадения
Всех других путей шире и роскошнее он, озаренный солнцем и освещенный всю
ночь огнями, но мимо его в
глухой темноте текли люди.
Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна души, к ней нет-нет да подкрадется сначала греза счастья, окружит ее голубая
ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая остановка, будто отдых жизни, а затем… смущение, боязнь, томление, какая-то
глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме
глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены;
глухая осенняя
ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
За эти дни я заметил только уссурийскую длиннохвостую неясыть — птицу, смелую
ночью и трусливую днем; в яркие солнечные дни она забивается в
глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради мрака, который там всегда господствует; уссурийского белоспинного дятла — самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже на таких птиц, которые больше его размерами; зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и черноголовых овсянок — красивых, желтобрюхих птичек с черными шапочками на головках.
— Нет, не такая, — возразила она неторопливым и
глухим голосом. — Но это ничего. Я нехорошо спала, всю
ночь думала.
Не раз Анфиса Порфирьевна, окровавленная, выбегала по
ночам (когда, по преимуществу, производились экзекуции над нею) на улицу, крича караул, но ротный штаб, во главе которого стоял Савельцев, квартировал в
глухой деревне, и на крики ее никто не обращал внимания.
И дни и
ночи отдавался в нашей образной (как раз над каморкой Сатира)
глухой кашель больного, до такой степени тяжкий, словно он от внутренностей освободиться силился.
Посредине дома —
глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и
ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками торговых заведений, был в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой, почему и назывались «Чернышами».
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в доме Спиридонова поздней
ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной комнате, играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь
глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Живут? Но молодость свою
Припомните… дитя!
Здесь мать — водицей снеговой,
Родив, омоет дочь,
Малютку грозной бури вой
Баюкает всю
ночь,
А будит дикий зверь, рыча
Близ хижины лесной,
Да пурга, бешено стуча
В окно, как домовой.
С
глухих лесов, с пустынных рек
Сбирая дань свою,
Окреп туземный человек
С природою в бою,
А вы?..
Так проходит вся
ночь. К рассвету Яма понемногу затихает, и светлое утро застает ее безлюдной, просторной, погруженной в сон, с накрепко закрытыми дверями, с
глухими ставнями на окнах. А перед вечером женщины проснутся и будут готовиться к следующей
ночи.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его
ночью в
глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
Шитье ратницкой амуниции шло дни и
ночи напролет. Все, что могло держать в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи, в другом месте — ополченские кафтаны, в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь, бывало, темною
ночью по улице — везде горят огни, везде отворены окна, несмотря на
глухую осень, и из окон несется пар, говор, гам, песни…
Время было самое ненастное,
глухое, а приезжает он
ночью и требует меня настоятельно.
Тихими
ночами мне больше нравилось ходить по городу, из улицы в улицу, забираясь в самые
глухие углы. Бывало, идешь — точно на крыльях несешься; один, как луна в небе; перед тобою ползет твоя тень, гасит искры света на снегу, смешно тычется в тумбы, в заборы. Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой в руках, в тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
Все это сцены, известные меж теми, что попадали с мякины на хлеб; но рядом с этим шли и другие, тоже, впрочем, довольно известные сцены, разыгрываемые оставшимися без хлеба:
ночами, по
глухим и уединенным улицам города, вдруг ни с того ни с сего начали показываться черти.
Только
глухой шум, неустанный, ровный и какой-то безнадежный, рвался оттуда, наполняя трепетом и дрожанием сырой воздух мглистой
ночи.
В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о том, кто ходил этой
ночью по парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди с истомленными лицами. О том, кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о том, кто недавно спрашивал у него о чем-то
глухим голосом… О том, кто бродил здесь со своей глубокой тоской и кого теперь уже нет на этом свете.
Вот, думалось мне, сижу я
глухой и ненастной зимней
ночью в ветхом доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сотнях верст от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человеческого разговора…
И потому они сидели и думали в длинные
ночи, под
глухой шум леса, в ядовитом смраде болота.
Испытываемое ею ощущение можно сравнить с тем, какое переживает человек
ночью в
глухом лесу, когда знает, что опасность в двух шагах, но не может ее разглядеть.
На третьи сутки после их прихода, в самую полночь, послышался неожиданно страшный треск, сопровождаемый ударами, как будто тысячи исполинских молотов заколотили разом в берега и ледяную поверхность реки; треск этот, весьма похожий на то, как будто разрушилось вдруг несколько сотен изб, мгновенно сменился
глухим, постепенно возвышающимся гулом, который заходил посреди
ночи, подобно освирепелому ветру, ломающему на пути своем столетние дубы, срывающему кровли.
Проснулся он среди
ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой.
Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю, в тишине
ночи отчётливо звучали
глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Поклонники
ночи и обитатели
глухих дебрей проснулись.
В эту
ночь по трущобам
глухой Безыменки ходил весь вечер щегольски одетый искатель приключений, всюду пил пиво, беседовал с обитателями и, выходя на улицу, что-то заносил в книжку при свете, падавшем из окон, или около фонарей.
Окна, поднявшиеся на сажень от земляного пола, были завешаны мокрыми, полинявшими тряпками, прилипшими к глубокой амбразуре сырой стены. Свет от окон почти не проникал на
глухую улицу, куда заносило по
ночам только загулявших мастеровых, пропивающих последнее платье…
А в воскресенье происходило следующее. Шел уже третий час
ночи; накрапывал дождь. В
глухом малоезжем переулке с двумя колеями вместо дороги стояла запряженная телега, и двое ожидали Сашу: один, Колесников, беспокойно топтался около забора, другой, еле видимый в темноте, сидел согнувшись на облучке и, казалось, дремал. Но вдруг также забеспокоился и певучим, молодым душевным тенорком спросил...
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные
глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая
ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
Мы — знали, потому что слышали, как эта женщина, стоя на лестнице,
ночью, умоляла
глухим, вздрагивающим голосом...
С парохода кричали в рупор, и
глухой голос человека был так же излишен, как лай и вой собак, уже всосанный жирной
ночью. У бортов парохода по черной воде желтыми масляными пятнами плывут отсветы огней и тают, бессильные осветить что-либо. А над нами точно ил течет, так вязки и густы темные, сочные облака. Мы все глубже скользим в безмолвные недра тьмы.
Но не было того физического страха, какой овладевает человеком
ночью, в
глухом переулке, при встрече с грабителем; было полное, ясное сознание неизбежности и близости смерти.
В
глухом гуле и мраке
ночи, по улицам довольно плохо освещенной Москвы, особенно когда я переехал Яузу, по обоим тротуарам шла непрерывная толпа людей, веселый говор которых наполнял воздух.
Майская чудная
ночь смотрела в окно своим мягким душистым сумраком и тысячью тысяч своих звезд отражалась в расстилавшейся перед нашими глазами, точно застывшей поверхности небольшого заводского пруда; где-то далеко-далеко лаяла собака, обрывками доносилась далекая песня, слышался
глухой гул со стороны заводской фабрики, точно там шевелилось какое-то скованное по рукам и ногам чудовище, — все эти неясные отрывистые звуки чутко отзывались в дремлющем воздухе и ползли в нашу комнату вместе с холодной струей ночного воздуха, веявшего на нас со стороны пруда.
Когда он ступил на троскинские земли, была
глухая, поздняя
ночь, одна из тех ненастных осенних
ночей, в которые и под теплым кровом и близ родимого очага становится почему-то тяжело и грустно.
Мозжитесь, ее кости; томитесь, ее мысли, и день, и
ночь, и в
глухую полночь, и в ясный полдень, и в каждый час, и в каждую минуту обо мне, рабе божием (имярек).
Действительно, среди влажной
ночи подымался ветер; огни фонарей неровно мерцали под его порывами, и
глухой гул моря доносился с берега, точно рев просыпающегося зверя.
Сгустились тучи, ветер веет,
Трава пустынная шумит;
Как черный полог,
ночь висит;
И даль пространная чернеет;
Лишь там, в дали степи обширной,
Как тайный луч звезды призывной,
Зажжен случайною рукой,
Горит огонь во тьме ночной.
Унылый путник, запоздалый,
Один среди
глухих степей,
Плетусь к ночлегу; на своей
Клячонке тощей и усталой
Держу я путь к тому огню;
Ему я рад, как счастья дню…
О чем же в эту
ночь думал сам бродяга? Быть может, он ни о чем теперь не думал, а только ощущал в сердце тяжесть от обломков разбитых надежд и боялся пошевелиться, чтобы вместе с ним не зашевелилась
глухая тоска. И потому он сидел, опустив голову и с закрытыми глазами.
«Там-то, говорит, еще того хуже. Прежний ямщик сказал: к
ночи в деревню приедем, а сам в
глухую тайгу завез, на заимку… У старика-то, — говорит барыня, — пуще всех глаза нехорошие…»
Бывало, в
ночь глухуюЗаложим тройку удалую,
Поем, и свищем, и стрелой
Летим над снежной глубиной.
Бывало, в
ночь глухую,
Тая в груди отвагу злую,
Летим на тройке вороных,
Потешно сердцу удалых!
Мы, мразный ветр в себя вдыхая,
О прошлом вовсе забывая,
Поем, и свищем, и стрелой
Летим над снежной глубиной.
Ночь проходила, гасли костры и покрывались пеплом, а из караульни все еще неслись
глухие крики, смех и ругательства.
Но однажды
ночью — это было за три дня до убийства — ему, вероятно, приснилось что-нибудь очень тяжелое, и проснулся он от собственного
глухого и хриплого стона.
Однажды
ночь была
глухая,
Я спал…
На минуту мелькнула лошаденка, потряхивавшая головой, мужик с поднятым воротом, привалившийся к передку саней, — и все расплылось в
глухой тьме, и топота копыт не слышно было, и думалось, что там, куда поехал мужик, так же все скучно, голо и бедно, как и в хате Меркулова, и стоит такая же крепкая зимняя
ночь.
Собака принималась ворчать несколько раз, но Костя зажимал ей пасть. Бродяги встречаются в горах довольно часто и по
глухим местам пошаливают. Я сейчас же представил себе двух пойманных бродяг, которых видел в волости. Особенно один остался в памяти, — лицо такое зверское, смотрит исподлобья. Встретиться
ночью в лесу с таким бродягой не особенно приятно. Прибавьте к этому, что старшему из нас было всего пятнадцать лет.
И слышится по
ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских.
Каждую
ночь, — а они все теперь стали у него бессонными, — представлял он себе ту минуту, когда он и попадья в
глухую полночь стояли у кровати Веры и он просил ее «Скажи!» И когда в воспоминаниях он доходил до этого слова, дальнейшее представлялось ему не так, как оно было.
Эта чистая, девическая постель еще в первый раз в жизни оставалась в такую
глухую, позднюю пору
ночи пустою и несмятою.
Насилу выбрались рыбники. Но не отъехали они от трактира и ста саженей, как вдруг смолкли шумные клики. Тихо… Ярманка дремлет. Лишь издали от тех мест, где театры, трактиры и разные увеселительные заведения, доносятся
глухие, нестройные звуки, или вдруг откуда-нибудь раздастся пьяный крик: «Караул!..» А ближе только и слышнá тоскливая песня караульщика-татарина, что всю
ночь напролет просидит на полу галереи возле хозяйской лавки с длинной дубиной в руках.